Вернуться на Родину

Аманжолова Д.А. 

// Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.2. М.: ИТиГ, 2010.

Для миллионов представителей поколения участников Второй мировой и Великой Отечественной, увы, уже почти полностью ушедших в Вечность, заграничный туризм был далекой от реальной жизни экзотикой, развлечением заморских буржуев и дореволюционных богатеев. В условиях слабого развития внутренней инфраструктуры, практически поголовной бедности простых граждан СССР периода сталинского скачка в реальный социализм сам окружающий мир чаще всего ограничивался пространством родного региона – от деревни и района до области в лучшем случае. Правда, сотни тысяч тех же граждан внутри страны оказались вынужденными «путешественниками» за пределы привычного ареала, когда насильственно выселялись по социально-классовым причинам или сами бежали подальше от родных мест, спасаясь от голода и преследований власти.

20140506_170821

Заграница оставалась далекой, загадочной и недоступной, утопией с точки зрения действительных возможностей, уровня и качества жизни обычных граждан на протяжении практически всей советской истории. Но Великая Отечественная война все изменила: огромное число советских солдат и офицеров, пленных, угнанных на работы в Германию мирных граждан — впервые увидели чужой мир, представавший в необычных, диковинных и нередко жестоких красках, которые дарила дорога за рубеж отчизны и домой. Приобретенный благодаря страшной мировой трагедии опыт знакомства с иной культурой оставил глубокий след в памяти и душе каждого участника тех событий.

При этом возвращение на Родину было самым ожидаемым и самым бесценным итогом таких путешествий – и для их участников, и для ожидавших их дома родных.

Этот рассказ — об одном из таких «путешественников», запечатлевшем свой боевой заграничный маршрут.

Автор нижеследующих воспоминаний Ахметжан Юсупжанович Аманжолов (1925-2004) был призван в армию в январе 1943 года. 18 лет ему исполнилось в мае, и к этому времени он уже прошел первоначальную военную подготовку. Очевидно, национальная принадлежность сыграла свою роль – казахский паренек из далекого села, получив звание сержанта и специальность связиста, оказался в Забайкалье, где дислоцировались войска, противостоявшие союзнику фашистской Германии – Японии.

Война с ней был скоротечной, завершив историю Второй мировой, но в историографии, особенно в предназначенной для широкого круга лиц литературе, осталась почти незамеченной. Авторы общих изданий и учебников ограничиваются, как правило, сухим и кратким изложением событий. Гораздо меньше внимания уделяется и мемуарам героев боев с Японией. Но для участников основной операции в войне с Японией, в т.ч. форсирование Большого Хингана, о котором также говорится в воспоминаниях, она была продолжением Великой Отечественной (среди однополчан автора были и участники Сталинградской битвы), а для молодежи, только вступавшей в жизнь, как мой отец, — самой важной, самой дорогой и самой ценной школой взросления и формирования личности, братства, патриотизма и интернационализма – на всю оставшуюся жизнь. Именно боевой и армейский опыт предопределил дальнейшую судьбу и характер военного поколения.
Как показывают годы общения с современной студенческой молодежью, чаще всего только возрождение семейной памяти, сосредоточенной в домашних архивах, интервьюирование собственных старших родственников, среди которых, увы, уже почти нет современников и участников войны, помогают ей научиться сопереживать прошлое, наполнить связь поколений зримыми образами и настоящими чувствами, через близкие и понятные примеры воспитать уважение к бесценному достоянию нашей истории.

Юность, проведенная в военное время и в армейской обстановке (А.Ю. Аманжолов демобилизовался в 1950 году), предопределила для ветеранов трепетное отношение к Родине, к памяти о потерях и героизме своих командиров и товарищей, умение быть надежным другом и членом коллектива, трудолюбие и дисциплину, терпение и упорство в достижении цели, удивительный оптимизм и чувство единства многонародной нации.

Песни военных лет для этого поколения были самыми любимыми, близкими и дорогими. Прочитывая заново воспоминания, понимаешь, что именно пережитое в заграничном походе по китайской земле заставляло отца и его фронтовых друзей так часто запевать: «…хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!»; и — «…в любом порту, в любой заморской гавани бывал, повсюду я по дому тосковал…». Фронтовики и 20-30 лет спустя умели быстро и интересно «зарядить» своих детей на игру в «разведчиков» и помощь старикам в «тимуровской команде», продолжали шутливые обмены между собой «не глядя», когда вместо единственных часов можно было получить какой-нибудь пустячок, но обиды при этом никогда и ни у кого не возникало. О самой войне, как правило, не вспоминали и не рассказывали, лишь некоторые эпизоды озвучивались после настоятельных просьб, но западали в детскую память уже навсегда.

Забытое сегодня слово «интернационализм» не было пустым звуком для участников войны.

Без взаимной поддержки и уважительного отношения друг к другу, нераздельного совместного подвига, скрытого за ежедневным выполнением боевых задач, Великая Победа наших дедов и отцов — граждан одной на всех великой Родины, была бы невозможна.

Приходит время, когда человек остро осознает потребность сохранить и передать самое значимое в своем нравственном багаже, выстраданные идеалы и ценности. Судя по тексту, автор в начале 1980-х гг. пытался найти своих командиров. Накапливая настроение и обращаясь к памяти, он несколько раз переписывал воспоминания. Один из экземпляров оказался у меня уже после того, как отца не стало.

Сегодня написанные более 20 лет назад воспоминания могут показаться в чем-то наивными, к тому же подчиненными социально-психологической атмосфере середины 1980-х годов. Но и в этом их ценность и актуальность. Уже через 6 лет после создания этого текста не стало великой страны, за которую воевали герои мемуаров. Сами они оказались разделены новыми границами, а агрессивная дискредитация «советскости» во многом подорвала духовные и физические силы старших поколений, лишила молодежь чувства непрерывности и преемственности традиций, гордости за стариков и уважения к недавно минувшему. Сейчас возрождение общих ценностей, толерантности и связи поколений важны как никогда.

Об этом и о многом другом, раскрывая повседневные тяготы и тревоги, надежды, страхи и радости, встречи и открытия миллионов солдат и офицеров, победивших врага, напоминает бесхитростный рассказ ветерана войны, написанный в год 40-летия победы.

После войны А.Ю. Аманжолов учился, затем работал учителем, партийным работником, директором средней школы с. Бородулиха Семипалатинской области Казахской ССР (после распада СССР — Республика Казахстан). Многие годы он активно участвовал в работе Советов ветеранов войны и труда, внимательно и заинтересованно следил за общественно-политической жизнью, часто выступал перед молодежью и в местной печати по социальным, экономическим и культурным проблемам развития региона. Был награжден орденами Великой Отечественной войны III степени и Г. Жукова, медалями «За победу над Японией», «За доблестный труд», «За освоение целинных земель», в постсоветском Казахстане – медалью «Ерен еңбегі yшін».
Название документа приводится по оригиналу. Примечания по персоналиям, географическим и иным названиям и терминам даны публикатором.

Воспоминания участника войны с милитаристской Японией с 9 августа по 3 сентября 1945 года, ветерана войны Аманжолова А.Ю.
Март 1985 г. г. Семипалатинск

Герои и жертвы
Прошлой войны
Зовут нас на борьбу
За мирное небо страны

9 января 1985 г. Главное управление кадров Министерства обороны СССР на мой запрос дало следующий ответ: «…подполковник в отставке Добровольский Леопольд Максимович умер в 1968 году.
Подполковник в отставке Плоткин Иван Стефанович умер в 1979 году.
Установить сведения на Голубенко, не зная его имени и отчества, не представляется возможным…»
Первый был командиром нашего 1912-го истребительного противотанкового артиллерийского полка, второй – начальником штаба, а капитан Голубенко – заместителем командира полка по политической части.
Добровольский Л.М. по национальности поляк, Плоткин И.С. – белорус, а Голубенко – украинец. А все вместе – советские люди.
Воспоминания начинаю с упоминания о них, потому что это были настоящие, в классическом понятии этого, командиры-большевики, педагоги и психологи, замечательно знающие свою военную профессию и душу солдата. Как и все мои однополчане, я обязан своим становлением, как воин Советской Армии, прежде всего им и другим командирам и политработникам Советской Армии.
Наш полк резерва Главного Командования армейского подчинения дислоцировался в 6 км северо-западнее ст. Харанор Забайкальской ж.д. в Читинской области. Нам говорили, что 1912-й ИПТАП (истребительно-противотанковый артполк) сражался на Курской дуге, полностью погиб, но не пропустил фашистские танки.
Осталось знамя полковое, значит, жив полк. Поэтому в августе 1943 г. полк был восстановлен в новом составе и с новейшей боевой техникой, но уже в далеком от фронта Забайкалье.
Мы, молодые 18-летние сержанты разных артиллерийских специальностей, в основном из Семипалатинской области , окончив полковую школу, были направлены в этот полк. Голые сопки, жара. Стали прибывать офицеры и солдаты, оружие. Начали строить из подручного материала землянки и одновременно изучать боевую технику, тактику и т.д., т.е. овладевать боевым мастерством. В этом полку со мною служили бородулихинцы : Михаил Саянкин, Григорий Шувалов, со ст. Бель-Агаш – Петр Казаков, Иван Волконидин, Иван Белич и многие другие, призванные в армию, как и я, 24 января 1943 г.
В противотанковом артполку, какой бы ты специальности ни были (разведчик, связист, шофер, артмастер и т.д.), должен уметь быстро и прицельно стрелять из орудия по танкам. Орудие большой убойной силы: на 800 м «прошивает» подкалиберным снарядом броню танка. Этому способствует среди других данных и длинный ствол. Поэтому среди солдат бытовала поговорка: «Ствол длинный, а жизнь короткая», т.к. не попади в танк с 1-го снаряда, он уничтожит орудие. Как-то во время учений командир полка услышал от солдат эту поговорку и громко добавил: «Если ты плохой пушкарь».
Эти слова стали крылатыми, и все учились воевать, не жалея пота и труда, днем и ночью, зимой и летом, в любую погоду. Командующий артиллерии армии обещал, что при хорошей подготовке будем отправлены на фронт. Конечно, все старались. В 1944 году полк трижды на инспекторских учениях получил оценку «отлично», но на фронт не попал. Как говорится, начальству виднее.
В июле 1945 г. полк ночью по тревоге снялся с места и отправился на восток к пограничной реке Аргун. В 5 часов утра 9 августа 1945 года нам объявили о начале войны с союзником фашистской Германии милитаристской Японией.
Воздух огласился троекратным «Ура!». Получен приказ перейти границу. Полк по понтонному мосту перешел на территорию врага, а пехота и танки уже гнали японцев вглубь страны.
11 августа полк, пройдя 180 км, подошел к западной окраине взятого 9 августа нашими войсками г. Хайлара. Река Хайларка, за рекой – город в дыму. Стрельба из всех видов оружия. Команда: войти в город. Так мы вступили в бой. Дело в том, что хоть город и был взят, а передовые наши части пошли дальше на восток, но уличные бои продолжались, т.к. город был укрепрайоном, упирающимся своими концами в берега реки севернее и южнее города. Японцы по подземным ходам пробирались в тыл наших подразделений в городе и внезапно нападали на них.
Полк втянулся в город и остановился на какой-то площади. В это время с крыши пятиэтажного дома застрочил пулемет. Мы все выскочили из машин и открыли ответный огонь из личного оружия.
Японские пулеметчики могли наделать много бед, но спас положение наш односельчанин Гриша Шувалов. Он был отличным наводчиком-снайпером, крепкого телосложения (фигурой и лицом на него похож его младший брат Владимир Шувалов – тракторист колхоза «Заветы Ильича» ). Гриша один отцепил орудие от машины, раздвинул станины, вырвал из кузова ящик со снарядами. Зарядил и навел орудие и с первого же выстрела сбил пулемет. Он спас многие жизни, но сам упал с переломанной ногой, т.к. сошники пушки вкопать в землю было некогда: площадь была выложена камнями, а времени не было. От отката колесо пушки переехало ногу (вес пушки: тонна, центнер, пуд, т.е. 1116 кг). Лежа у пушки, Гриша подозвал меня и, морщась от боли, стал выгребать из карманов автоматные патроны, говоря: «Бери, земеля, я, кажется, отвоевался». Сейчас он живет где-то на Северном Кавказе.
Так закончился первый бой. Не успел полк рассредоточиться, как нас атаковали японские кавалеристы. Снова стрельба из всех видов личного оружия. Японцы свернули в переулок, где их встретили другие, а мы ни одного убитого не увидели. Вероятно, сказалось сильное волнение первого боя.
После этого мы участвовали в уличных боях и по взятию укрепрайона в течение недели. Наши орудия били по бронеколпакам и амбразурам дотов с расстояния 50-18 метров. Вместе с пехотинцами врывались в доты и участвовали в рукопашных боях в подземных этажах.
Запомнились такие эпизоды.
Наводчик Калиев из Восточного Казахстана 18-тью снарядами разбил 18 бронеколпаков, стреляя точно по амбразуре, дал возможность саперам обложить дот ящиками с толом и подорвать его.
Лейтенант Неброев, участник боев за Сталинград, увидев, что пехота после нашего артналета не поднялась в атаку, крикнул: «Разведчики, за мной!» — и рванулся в брешь, пробитую в двери дота. Он уничтожил двух японцев и с подоспевшими разведчиками и связистами забросал подземелье гранатами. Оно, как потом мы убедились, шло вниз на 3 этажа.
Сибиряк старшина Кириков командовал огневым расчетом, поддерживавшим пехоту, бравшую каменную церковь, превращенную японцами в опорный пункт. Подавлялись орудием одна за другой огневые точки. Пехота ворвалась в церковь, но сверху враг забрасывал их гранатами, осыпал пулями, а с колокольни били пулеметы. Из семи человек расчета шестеро вышли из строя, но старшина один, израненный, все бил и бил по колокольне, пока она не рухнула на японцев. Церковь была взята.

20140506_170848
Во время уличных боев оказалась убитой и лежала посреди улицы китаянка. Около нее ползал малыш 1-1,5 лет, забрался на ее грудь и громко плакал. Мы увидели это из подъезда разрушенного бомбежкой многоэтажного дома. Кругом свистели и щелкали по мостовой пули, рвались японские мины, но смотреть на беззащитное дитя в таком состоянии было невозможно. Не помню кто, но один кинулся спасать ребенка и упал раненым. Тогда Саянкин Миша остановил остальных, взял в машине орудийные лямки, связал их, и мы, бросая петлю, вытянули раненого товарища, а потом и ребенка. Понесли его по переходам и отдали в подвале одной китайской семье. Думаю, что комментарии излишни.
Здесь, в Хайларе, мы впервые были очевидцами звериной жестокости врага. На окраине города расположился полевой госпиталь. Ночью в палатке на 40 человек лежало 40 раненых бойцов, и у столика дремала дежурная медсестра. Вот в эту палатку пробрались японцы и зарезали всех беззащитных кинжалами.
В ходе боев за взятие Хайларского укрепрайона часть батарей нашего полка вывели на наружный обвод. Пятая батарея вышла в степь восточнее укрепрайона для поддержки пехоты огнем и колесами и постепенно приближалась вместе с ней к дотам, находящимся под песчаными дюнами, поросшими сосняком. На второй день на закате наша пехота снялась с позиций и ушла в другое место. Командир роты предупредил о том, что впереди, кроме врага, нет никого.
Так батарея на ночь осталась без пехотного прикрытия. Вот здесь и случился один из тех курьезов войны, а которых нам рассказывали бывалые фронтовики, а мы им верили и не верили. Пехота ушла. Наступала ночь, и командир батареи принял единственно возможное решение. Он приказал всем приготовить личное оружие к бою, выставить дозоры и секреты впереди орудийных позиций. Все запаслись гранатами и патронами, поднесли побольше снарядов от машин-тягачей.
Когда командир орудия Петр Казаков проверял готовность расчета, он обнаружил, что ефрейтор Распопин оставил в машине штык. Последовал приказ: «Марш за штыком! 3 минуты».
Все видели кузов автомашины, стоящей в капонире метрах в 100 сзади орудий. Когда Распопин взобрался в кузов и начал искать штык, просвистела над позициями единственная японская мина (видимо, шальной выстрел). В кузове машины всплеснул взрыв, в котором исчез Распопин. Раздался единый возглас: «Капут Распопину!» Но минут через 7-8 в орудийный ровик свалился бледный, но целехонький ефрейтор Распопин. Он заикался и все ощупывал себя, похлопывал по бокам и груди. Раздался бурный взрыв смеха, соленые солдатские остроты. Но строг был старший сержант Казаков: «Прекратить смех, все по местам!» — и каждый занял свое место. Так мы убедились в правдивости фронтовых баек и счастливых выкрутасах войны.
Скоро наступила ночь. Ночь тихая, безмолвная, без ракет и стрельбы. Ночь страшная своим неизвестным и грозным молчанием. Темная ночь. Идет время и растет напряжение. Никто не спит, каждый всматривается во тьму, от волнения холодит спины под шинелью, пробирает дрожь. Спасение в курении, и подается команда: курить по очереди по 2 человека, маскируя свет. Известно, что ночью в степи огонь цигарки виден за 2 километра.
Ефрейтор Ш. закурил с товарищем и встал в ровике, опираясь спиной на заднюю стенку окопа. На предупреждение товарища, курившего сидя на дне ровика, о светомаскировке, нехотя и грубо ответил что-то вроде: «а пошел ты…». Затяжка, другая, и Ш. опустился на дно окопа, привалился к плечу товарища. «Ты что навалился?», — и толчок плечом. Ефрейтор Ш. свалился. Быстро принесли и накрыли плащ-палаткой, засветили фонарик. Во лбу Ш. под срезом каски маленькая дырка. Так погиб, не дожив до 19 лет, ефрейтор Ш. – первая жертва этой ночи. Все очевидцы этого случая вспомнили параграфы уставов и наставлений, приказы командиров и рассказы бывалых фронтовиков о необходимости неукоснительного соблюдения дисциплины.
Время текло, ночь шла. Младший сержант С., выдвинутый метров на 20 впереди орудий, бросил гранату и крикнул: «Японцы!». Началась стрельба из личного оружия. Японцы с криком «Банзай!» поднялись в атаку. Около орудий снаряды, но они не осколочные, а бронебойные «болванки» для танков.
Тут не растерялся старший сержант Казаков. Он приказал: «Заряжай!». Сам встал к орудию и навел ствол горизонтально по земле. Выстрел! Выстрел! Загрохотали и три других орудия. Бронепрожигающие снаряды неслись над самой землей со скоростью 1200 м/с, отскакивали от кочек и вновь, падая на землю, неслись вперед, а за ними стремились огненные клубки горящей осенней травы, степного ковыля. Неизвестно, за что приняли это японцы, то ли за выстрелы знаменитых «Катюш», то ли за огнеметы, но откатились и больше не атаковали.
Приближался рассвет. Петя Казаков стоял за орудийным щитом и через его верх смотрел в сторону японцев, поворачивался и смотрел назад – не идет ли пехота, на ребят в ровике. Поворачиваясь, он невольно, то заслонял грудью, то открывал отверстие прицела в щите. Видимо, не ускользнуло это от зорких глаз снайпера. Петя Казаков – умный, выдержанный, смекалистый и храбрый командир расчета – упал с пробитым у сердца комсомольским билетом. Через полчаса пришел приказ сняться с позиций. Товарищи завернули тело Пети в одеяло и похоронили в ровике. По окончании войны благодарные китайцы воздвигли памятник славы погибшим под Хайларом советским воинам. Останки погибших в братской могиле у памятника, а фамилия нашего земляка высечена на граните обелиска.
Полк вывели из боев в степь восточнее Хайлара. До середины дня приводили в порядок матчасть, оружие и себя. В полдень был получен приказ: «По машинам!». К нам посадили пехоту, и полк двинулся вперед, вдогонку отступающим японцам, на форсирование горного хребта Большой Хинган с целью дойти до Чаньчуня, где высадился наш авиадесант. Я был командиром полковой радиостанции и, «шаря по эфиру», слышал позывные на русском языке. Наши десантники по рации передавали: «Говорит Чаньчунь, говорит Чаньчунь», — и раздавалась музыка, — и больше ничего. Но так часто это повторялось, что мы воспринимали это как: «Братцы, на помощь! Поспешайте!».
День и ночь мчались, обгоняя пехоту, машины на юго-восток. Марш-бросок был таким стремительным, что и думать нечего было о горячей пище. Галеты и «второй фронт» — американские консервы из свиной тушенки. Вот и вся еда. Однажды километрах в десяти в стороне на барханах наблюдатели заметили что-то белеющее. Посланные разведчики привезли двух совершенно обессилевших, измученных жаждой солдат. Они сообщили, что там, за барханами, находится «виллис» (легковой автомобиль типа нашего ГАЗ-65), в котором капитан, медсестра и еще два бойца. Ночью заблудились в степи и послали двоих на разведку. Ребята без воды, от жажды обессилели и не смогли идти. И поэтому, привязав на штык портянку, соорудили из шинелей шалашик и упали, изнывая от жары.
Сделав короткий привал, послали машину за барханы. Вскоре машина с бойцами вернулась, буксируя «виллис». Когда мы увидели, что в «виллисе», то содрогнулись от ужаса и гнева. Враги не просто убили наших воинов и медсестру. Они изрубили уже погибших, в том числе и медсестру, на куски, вспороли животы. В общем, издевались над мертвецами, как могли. Увиденное взбудоражило всех. Командиры и политработники обходили машины и говорили: «Видели?! Выступаем в поход. Бдительность и дисциплина! Дисциплина и бдительность! Никому от колонны не отрываться».
Когда достигли предгорий Большого Хингана, вода в колодцах была отравлена, в руслах речек лежало множество трупов животных и людей. Брать такую воду было категорически запрещено. Сделав по 2-3 глотка из фляжек, прополоскав рты, всю воду слили в радиаторы и пошли вперед .
Извилистые серпантины дороги тянутся все выше и выше. Натужно гудят моторы «студебеккеров» (американские автомашины-тягачи). Во рту сухо. Начинают трескаться губы. Слизываем с них солоноватую кровь. Кипит в радиаторах вода, и машины останавливаются. Под колеса сзади ставятся тормозные башмаки. Нет воды уже вторые сутки. Гимнастерки побелели от соли, пота и коробятся на лопатках, подмышками, белая хрустящая кайма по краям пилоток. Некоторые бойцы вместо слов произносят хрипящее «бу-бу», т.к. начали чернеть и пухнуть языки, но люди бодры, пытаются шутить: «…от те-е Куз…ина …ать», «…а-а-р те-ат-е го-ял!», «хо-ш эски-о» и т.д.
Идут вдоль колонны командиры и политработники: «Истребители! Надо вперед. Суворовские чудо-богатыри не то брали. Возьмем и мы Хинган. Вперед!» И пошли вперед. Отцепляли орудия и ставили на колодки, а машины тянули на орудийных лямках и толкали вперед и вверх на несколько метров, закрепляли колодками, чтобы не скатились назад, и подталкивали орудия. Жара. Адский труд, но движемся. Короткий отдых. Миша Саянкин щурит в улыбке узкие глаза: «Вот бы домой, земеля, пол соленого озера высосал бы, а?» — «Нет. Крынку молока из погреба». — «Ишь, ты! Губа не дура, да только потрескалась. Не сумеешь!»
Команда «Вперед!». Еще 5-10 км, еще чуть-чуть, а силы убывают. И вот тут неожиданно налетел ветер, нагнал тучи, и хлынул ливень. Все подняли головы вверх, ловя иссохшими ртами благодатную влагу. Подставляли пилотки. Падали ниц и припадали губами к грязным ручейкам, текущим по колее и со склонов гор. Раздалась команда: «Прекратить пить! Раскатать тенты и скатки, мочить гимнастерки!». И вовремя. Некоторые солдаты, нахлебавшись воды, ложились на дорогу в изнеможении. Сержанты и офицеры хватали солдат за ремни, трясли и ставили на ноги. Приказывали не пить, а собирать воду.
Быстро прошел внезапно налетевший ливень. Скинуты с кузовов пустые бочки и канистры, в которые выжимали воду из намокших шинелей и гимнастерок, сливали с тентов и кирзовых сапог, выжимали пилотки и портянки. Заправили радиаторы и двинулись вперед и вверх.
А далеко внизу видны как спичечные коробки домики железнодорожной станции, вагоны. На исходе дня начался спуск. Вот из-за оплошности шофера слетела в ущелье одна машина. Подана команда сойти с машин и поддерживать их сбоку со стороны обрыва. Командирам расчетов приказано встать на левое крыло и не давать шоферам дремать. Наш водитель, парень из Саратова Борзов говорит: «Дай, сержант, спички.
— На кресало, или дай, я тебе прикурю.
— Нет. Глаза слипаются. Надо веки подпереть.
— Нагнись. Дам прикладом по шее – сразу очухаешься.
— Не надо, сержант. Обойдусь».
Быстро наступила ночь в горах. Колонна встала, т.к. фары зажигать нельзя. Утром двинулись вперед и скатились с восточных склонов в теплую, цветущую долину. Бойцы в машинах, легко вздыхая, говорили: «Ну, прощай, Хинган-хулиган!»
Каждому участнику форсирования безводной монгольской степи и горного хребта Большой Хинган, в т.ч. и мне, были вручены личные благодарности Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса И.В. Сталина.
Впереди, в каждом населенном пункте – гарнизоны японцев. Идиллическая картина – стоят часовые, на плацу идут строевые занятия. Соскакиваем с машин и окружаем. Безропотно складывают самураи оружие в кучу, строятся в колонны и маршируют на запад, в плен под конвоем одного-двух наших солдат. Всем было понятно, что хваленая миллионная Квантунская армия японцев деморализована, сопротивляются только одержимые самураи, до конца преданные своему микадо (императору).
Полк все шел вперед и вперед. В каждом городке и каждой деревне ликующие толпы китайцев, кричащих «Шанго, шанго!» (что-то вроде хорошо, молодцы), а среди них нет-нет, да и мелькнет русское лицо. Это бежавшие за границу семеновцы, т.е. забайкальские казаки-белогвардейцы .
Но есть и такие русские, которые с улыбкой и цветами встречают нас, гладят пушки, щупают обмундирование. В одном городке подошли к нам пожилые женщины, с чувством радости говорившие: «Вот какие вы, русские солдаты, а мы в церкви ставили свечи за вашу победу над германцем».
Всякое было. Всего не перескажешь. Если до горного хребта Большой Хинган были голые степи и пески, то на восток от него расстилались плодородные долины, богатые ирригационными системами, ухоженными полями, и все это делалось вручную тысячами трудолюбивых китайских крестьян для своих господ японцев.
В походе на Чаньчунь, как и при форсировании Хингана, простые китайские рабочие и крестьяне помогали нам, чем могли. Так, они предупреждали о засадах банд хунхузов, о японских смертниках, указывали лучшую дорогу и т.д .
Двигаясь на Чаньчунь, подошли к скрещению реки Нуньцзян с железной дорогой. Надо переправиться на правый берег. Мосты разрушены, плавсредства угнаны японцами. Сохранился только железнодорожный мост. Чаньчунское радио так же все передает: «Говорит Чаньчунь, говорит Чаньчунь», — и музыка. Надо спешить, сзади наши остались далеко. Справа и слева движутся километрах в ста от нас такие же, как наш полк, передовые отряды, сметая на своем пути японские гарнизоны, передавая власть на местах китайским демократам. В этих условиях руководство полка принимает решение снять с автомашин скаты и на дисках переправиться на правый берег, т.к. колея подходит по размерам. Началась трудная переправа, и здесь пришло сообщение о том, что впереди эпидемия чумы. Радиозапрос в штаб армии и ответ: «Двигаться на г. Цицикар». А он остался севернее, сзади нас. Пошли проливные дожди. Грунтовые дороги в болотистой местности превратились в грязную кашу из чернозема, торфа и воды. Опять тянем на лямках и толкаем сзади тягачи и пушки. Все в грязи и мокрые, но бодрые. Во встречных деревнях китайцы помогают гатить дорогу, тянуть машины. Кончились трехдневные проливные дожди, подсохли дороги, и полк подошел к Цицикару.
Здесь 3 сентября мы узнали о капитуляции Квантунской японской армии и конце II-й мировой войны. На станции железнодорожного узла под Цицикаром нам достались огромные богатейшие трофеи японского оружия, продовольствия и материальных ценностей.
Нашему полку и подходившим советским войскам было приказано стоять гарнизоном и охранять склады для передачи их частям Китайской Народно-революционной армии, которых пришлось ждать дней 15.
От этого периода ярко, на всю жизнь запомнились следующие эпизоды.
На пути к Цицикару в одном небольшом городке, где к нашему приходу разбежались японский гарнизон и руководители местного марионеточного правительства марионеточного императора «Маньчжоу-го» Пу И , мы увидели городскую тюрьму. Охраны нет, но все двери под замками. Сбили замки и пошли к камерам. Открываем двери и видим трехэтажные клетки, а в них люди с деревянными колодками на руках и ногах, а у некоторых и на шее. В такой клетке под замком можно только сидеть. Страшная картина. Испражнения верхних текут на нижних, а те сидят в лужах мрази. Нет даже подобия вентиляции.
Сбиваем колодки и просим помочь друг другу выйти в тюремный двор. Но люди сидят молча, потупив взоры, и молчат. Кое-как даем понять, кто мы, и начинается постепенное «пробуждение» от тупого оцепенения. Появляются на лицах подобия улыбок. Робкие, жалкие, какие-то униженные, но улыбки. Некоторые пытаются целовать сапоги. Ужасно, до какого унижения довели японцы людей.
2. Нам разрешили ходить группами в увольнительные в город, где уже действовала наша комендатура. Пошли и мы – группа сержантов во главе с капитаном Извольским. Идем по улицам города. Совсем не наша жизнь. Все чужое, странное. Вот худой, изможденный рикша, впрягшись в оглобли, бежит по мостовой, а в тележке под балдахином сидит толстый господин и погоняет его бамбуковой палочкой.
Вот группа каких-то господ, прикладывая руки к груди, низко и многократно кланяется нам, щеря лица в приторно сладковатой улыбке. Базар. Горы фруктов и овощей, на которых миллионы крупных мух, с гулом взлетающих большими роями при подходе к столикам.
3. Стосковавшиеся по Родине и русской речи, ищем, с кем бы поговорить по-русски. Находим один домик в небольшом, но ухоженном садике. Просим разрешения войти и представляемся. Хозяин – старый, но могучий забайкальский казак, жена, дочь и сын нашего возраста.
Мы стали ходить в этот дом. Были раз десять. Хозяева сначала хмуро приглядывались, нехотя отвечали на вопросы. Потом, видя, что мы ничего плохого не делаем, разговорились, стали заводить граммофон.
Льются песни, мелодия русская, слова — тоже, а содержание такое, что у нас ни родители при детях, ни дети при родителях, да и врозь постыдились бы слушать такие песни. Вот она, белоэмигрантская культура.
Кому-то из ребят попалась в руки кипа старых хозяйских газет. Читают, качают головой, пересмеиваются и вдруг — гомерический хохот. Зовут меня и подают газету. Читаю указанную статью. Там написано примерно такое. «В степях от Омска до Ташкента, от Волги и до китайских границ раньше кочевали многочисленные орды киргиз-кайсаков. Придя к власти, большевики назвали их казахами, а потом поголовно уничтожили. Сейчас осталось 18 человек, которых большевики возят в клетках на показ, как зверей. Вот до чего комиссары довели целый народ». Смеюсь, спрашиваю – неужели верили этой чепухе (газета за 1944 год). Хозяин ворчит, что это правда. Ребята разъясняют ему, что я и есть один из этих «киргиз-кайсаков». Он изумлен, сердится, не верит: «Как же это, братцы, так. Ведь он инородец, а унтер. Нет, брешешь, паря».
Показываю красноармейскую книжку, где проставлена национальность – казах. Хозяин качает головой, долго молчит.
Читаю газету дальше и натыкаюсь на статью, утверждающую о том, что на черемховских шахтах забастовали рабочие, а большевики загнали их в шахты и всех 20 тысяч русских людей утопили. Читаю вслух. Возмущаемся такой глупости, но видим, что хозяева верят. Пытаемся разъяснить, что такого быть не может, т.к. среди этих 20 тысяч горняков, наверняка, 2 тысячи большевиков. Нам не верят, наперебой вчетвером хозяева доказывают, что большевики в России не работают, а господствуют. Спорим, и тогда хозяин говорит, что поверил бы, если бы показали хоть одного живого «большака».
Ребята переглядываются, пересмехаются и перемигиваются, а потом капитан Извольский спрашивает, а что в этом особенного, что, мол, тут интересного, есть они и среди нас. Хозяин осторожно спрашивает, правда ли, что у них есть рожки и хвостик. Хохочем до слез, до изнеможения, а хозяева сердятся: «Что ж тут такого? И спросить-то нельзя».
Отсмеявшись, ребята показывают на меня: «Вот он, страшный “большак”». Хозяйка всплескивает руками, дочь и сын с изумленным испугом, молча, смотрят на меня, а хозяин не на шутку рассердился: «Вы что дурака валяете. То у вас инородец сержан, то он большевик. Не морочьте голову. «Большаки» все царские кандальники, душегубы, а этот при царе еще и не родился!»
Делать нечего. Достаю из нагрудного кармана кандидатскую карточку и показываю хозяевам, перелистываю страницы, чтобы могли прочитать. Прочитав, спрашивают: «И все?» — «А что?»
Дочь, женщина лет 25, подходит и осторожно щупает мою голову. Ребята хохочут: «Осторожно, он бодливый, этот нехристь». Смеемся уже вместе с хозяевами. Они спрашивают, почему же я «большак», а только сержант. Хозяин кивает в сторону капитана и говорит: «Этот инородец наменьший, а тот набольший “большак”». На это разъяснение капитан Извольский отвечает, что он беспартийный, а остальные все комсомольцы. Как можем, рассказываем о партии, комсомоле, дружбе народов СССР, о нашей жизни. О том, что в колхозах не спят в сараях под одним одеялом и что у колхозников имеются собственные дома, огороды, коровы, свиньи и т.д.
Не знаем, убедили мы их или нет, но перед нашим отъездом хозяин спросил нас, что будет, если они вернутся в Россию. Не загонят ли в колхоз. Будет ли работа, разрешат ли детям учиться и многое другое. Так мы воочию убедились, как затуманивает буржуазная идеология головы людей дурманом.
Сейчас некоторые наши молодые люди сомневаются: мол, неужели в капиталистическом мире верят такой чепухе. Да и кто будет писать и говорить такие небылицы. Утверждаю, что верят, т.к. это преподносится ежедневно, ежечасно, красочно и убедительно. Недаром говорят, что капля камень точит. Так и буржуазная пропаганда по капле точит разум людей.
В заключение хочу сказать, что когда нам дали команду вернуться на Родину, мы нисколько не жалели о легкой службе, обилии фруктов и тепла.
На обратном пути заехали в г. Хайлар. Собрали своих погибших однополчан и в гробах, под троекратный артиллерийский салют, захоронили в братской могиле, где и сейчас стоит памятник славы советским воинам-освободителям. Осмотрели укрепрайон. Он состоял из взаимосообщающихся трехэтажных дотов с системой вентиляции, электростанциями, стационарной связью и подземной железной дорогой на конной тяге.
Японцы считали, что могут удержаться в нем без подкреплений более года, а под напором советских войск Хайларский УР с многотысячным гарнизоном рухнул за одну неделю.
Полк подошел к пограничной заставе «Отпор» в середине октября 1945 года. Пройдя таможенный досмотр, мы въехали на территорию СССР и сразу же спрыгнули с машин и стали обнимать друг друга со слезами на глазах, с каким-то большим внутренним волнением притопывали по родной земле.
Там, за Хинганом, еще тепло, цветут цветы, виноград, яблоки, груши, а здесь — голые даурские сопки, холодный ветер – предвестник суровой забайкальской зимы. Но нет для нас милее земли, чем эти голые сопки с пожухлой травой, с тарбаганьими норами, под серым ненастным небом, потому что это часть родной земли. Это наша Родина.
Рукопись. Автограф.
Ныне Республика Казахстан. Семипалатинская область включена в состав Восточно-Казахстанской с центром в Усть-Каменогорске, Семипалатинск переименован в г. Семей.
Жители районного центра с. Бородулиха Семипалатинской области.
Станция в Семипалатинской области, Туркестано-Сибирская железная дорога (Турксиб).
Центральная усадьба колхоза находилась в с. Бородулиха.
Как вспоминал отец, по приказу командиров всем пришлось собирать в радиаторы даже мочу.
Г.М.Семенов (1890-1946) в 1917 г. поднял антисоветский мятеж в Забайкалье, в 1918 г. установил военную диктатуру, в 1919 г. при поддержке японских интервентов объявил себя атаманом Забайкальского казачьего войска. С января 1920 г. преемник А.В. Колчака на территории «Российской восточной окраины». С 1921 г. в эмиграции, один из руководителей антисоветской деятельности. В 1945 г. захвачен советскими войсками в Маньчжурии и по приговору Верховного суда СССР казнен.
Отец с горечью и сожалением вспоминал, что одного из китайских проводников было приказано расстрелять, дабы он не смог провести тем же путем противника.
ПУ И – Айсин Гиоро Пу И Сюаньтун (1906-1967) — десятый представитель маньчжурской династии Цин, последний император Китая (1908—1912, сохранял титул как нецарствующий император до 1924). В 1932—1945 правитель созданного японцами марионеточного государства Маньчжоу-го. 16 августа 1945 взят в плен советскими войсками, содержался в Москве на Лубянке. Был свидетелем обвинения на Токийском процессе в 1946 году. В 1949 с установлением в Китае власти коммунистов Пу И написал письмо И.В. Сталину с просьбой не передавать его китайским властям. Он также писал, что знакомство с трудами К. Маркса и В.И. Ленина в тюремной библиотеке произвело на него глубокое впечатление и изменило его мировозрение. Однако Сталин не хотел портить отношения с новыми китайскими властями, и Пу И был возвращен в Китай в 1950. В Китае он был направлен в лагерь перевоспитания в городе Фушунь провинции Ляонин, освобожден как «перевоспитавшийся» в 1959 по особому разрешению Мао Цзэдуна. C 1959 он поселился вновь в Пекине, где работал в ботаническом саду, а затем архивариусом в национальной библиотеке; заявил о том, что принимает коммунистический режим. С 1964 был членом политико-консультативного совета КНР. Написал мемуары, в которых предстаёт как чисто формальный властитель, с чьим мнением никто не считался. Некоторые историки предполагают, что Пу И мог сознательно преуменьшать свою политическую роль, опасаясь обвинений в военных преступлениях Японии. Умер от рака в начале «культурной революции».
Черемхово – с 1917 г. город, в Иркутской области, один из центров добычи угля в Сибири.
УР – укрепленный район.
Тарбаган – млекопитающее рода сурков, в СССР водился в степях Забайкалья и Тувы.

Поделиться в соц. сетях: