Аманжолова Д.А.
Глубокая трансформация форм и способов социально-политической активности широких масс в советском государстве предполагала, что прежние традиционные модели взаимодействия организованных структур управления с различными социальными и демографическими группами населения отвергаются как негодные в политическом, идеологическом и культурно-ценностном смысле. Новая система власти выстраивалась, одновременно формируя декларированные как абсолютно новые принципы социально-политической действительности. Центральное место в них отводилось «пробуждению» мощной народной инициативы и самодеятельности, которые должны были при поддержке и под управлением самой власти создать пространство социальной справедливости, неограниченных для «простого» человека возможностей участия во всех сферах общественной жизни. Одно из центральных мест во внутренней социальной, демографической, культурной политике и идеологии отводилось вовлечению женщин во всю совокупность экономических, политических, социальных структур и отношений, превращение ее в значимый фактор создания и демонстрации убедительных преимуществ нового строя.
В юрте
Особенно чувствительной и сложной эта задача была в национальных республиках, в т.ч. в Казахстане. Сама феминизация предполагала превращение женщины, с одной стороны, в непосредственную производительную силу, занятую практически во всех сферах производства, независимо от физиологических показателей. С другой стороны, женщина стала объектом социальной политики с целью превращения ее в значимый фактор гражданской жизни через различные, в т.ч. чисто женские, общественные организации. Нередко при этом именно женщины выступали в качестве образцовых примеров советской сознательности, дисциплины и ответственности. Однако все это не снимало с них обязанности жены, матери, хозяйки дома – социальная инфраструктура в этот период (детские воспитательные учреждения, сервисная сфера) была в зачаточном состоянии. При этом надо учитывать,
что в каждой культуре складываются устойчивые модели гендерных отношений, образцов фемининности и маскулинности. С началом советских преобразований они также подверглись определенной модификации, однако базовые паттерны сохраняли высокую устойчивость и социальную значимость.
В декабре 1920 г. ЦИК и СНК КАССР приняли декрет об отмене калыма, в 1922 г. установлена законодательно ответственность за принуждение к замужеству, в 1924 г. был принят закон о наказании за двоеженство и многоженство, в 1925 г. – о наказаниях за брак с малолетними, умыкание и аменгерство. В начале 1920-х гг. появились женские отделы на уровне правительства, которые в своей деятельности учитывали специфику образа жизни женщин, местные традиции. В 1921 г. отдел ЦК РКП(б) по работе среди женщин, работниц и крестьянок провел совещание с коммунистками народов Востока. Среди 40 делегатов 2 были из КАССР, по социальному положению 17 определялись как интеллигентки. В Казахстане с учетом традиционных правил гендерного поведения на время выборов для женщин были созданы особые избирательные участки [Известия ЦК РКП(б). 1921. № 31. С. 6; Советское строительство. 1929. № 12. С. 95-103; № 2. С. 111-113].
В марте 1921 г. в Семипалатинске прошел губернский съезд мусульманок (85 женщин). Организаторы рассчитывали «пробудить от вековой спячки женщину-мусульманку и поставить ее на путь борьбы за свое освобождение», сделав их сторонниками партии. Кроме заседаний, обсуждавших стандартные вопросы о положении женщин до и после революции, международное и хозяйственное развитие, делегатки посетили музей, радиостанцию, детские ясли, дом матери и ребенка. Особый интерес у женщин вызывали вопросы охраны материнства и детства и дошкольного воспитания детей. В резолюциях в принятой для этого времени риторике говорилось о борьбе против темноты и невежества, освобождении от господства мужчины и т.д. Было решено создать киргизо-татарскую секцию губженотдела, избраны 7 делегаток на Всероссийский съезд женщин народов Востока. Однако до сентября 1922 г. женотдел в губернии не работал, а на губконференцию казашек явились всего 2 казашки и 14 татарок. В 1923 г. в Семипалатинской губернии было 217 делегаток, 21 член женсоветов. В Павлодаре открылась школа ликбеза для делегаток, но в Семипалатинске такая школа закрылась из-за нерегулярного посещения женщинами [Степная правда (Семипалатинск). 1921. 27 марта].
Начало 20 века
С 1924 г. в республике вводится праздник «День отмены калыма». Хотя его официальная отмена произошла в 1920 г., но планомерную борьбу с этим феноменом власть начала именно в 1924 г. В 1925 г. на основе утвержденных ВЦИК дополнений к уголовному кодексу РСФСР для автономий и республиканского постановления были предприняты попытки правовыми мерами регулировать гендерные отношения. При этом специальной статьи в главе кодекса о бытовых преступлениях по поводу ранних браков не было, и 24 августа 1925 г. на этот счет был издан особый декрет, подтвержденный республиканским решением 15 октября того же года. На середину 1925 г. женщины составляли 9,2% всех кандидатов в члены партии республики. На январь 1926 г. в Казахстане в 935 ячейках ВКП(б) женщин-коммунистов было 189 (всего 16226), кандидатов – 475. Летом 1925 г. Казкрайком РКП (б утвердил Положение о волостной женской юрте. Новое общественное учреждение должно было заниматься ликвидацией неграмотности и политическим воспитанием казашек, пропагандировать советские правовые нормы, медицинские знания, вовлекать женщин в кооперативы. С конца 1926 г. при ЦИК КАССР начала работать комиссия по улучшению труда и быта женщин. Руководство ею по совместительству осуществлял инструктор краевого женского отдела. Только в начале 1928 г. был назначен специальный ответсекретарь комиссии Жалмухамедова. По инициативе женотдела крайкома партии на 3-й сессии КазЦИК в мае 1928 г. был заслушан доклад о мероприятиях по фактическому раскрепощению женщин, было обращено внимание на устранение ряда недостатков, в т.ч. дублирование и подмена общественных и других организаций в работе с женщинами. За 1928/29 г. в 8 округах республики на средства комиссии, кооперации и общественных организаций были созданы 25 артелей, 17 коллективов и 9 мастерских для женщин. Среди заведующих губженотделами Казахстана была лишь одна казашка, официально считались обучающимися 11% казахских женщин, на деле таких имелось 5%, грамотных почти не было.
Поспешность в феминизации породила у части населения враждебное отношение к постановлениям правительства, а всякое противодействие раскрепощению женщин расценивалось как преступная деятельность духовенства. К тому же политизация всех сфер жизни, в том числе семейной, супружеских отношений, дезориентировала в нравственном отношении, внедряла социально ангажированные стандарты поведения в интимную область жизни человека. Публичный характер трудового коллектива стимулировал общественную активность женщин, стремившихся доказать свою успешность не только как работника, но и как гражданина, супруги и матери. Более того, всевозможные «корпоративные бонусы» крепко привязывали частную жизнь к коллективной. Бригада, цех, участок, ферма, колхоз или фабрика становились второй, более многочисленной и сложно организованной семьей, во многом воспроизводя патриархальные иерархические ценностные и структурные стереотипы. Однако, специальное обследование комиссии по улучшению труда и быта женщин при ЦИК КАССР в 1928 г. показало, что женщины-казашки работали в среднем в год 154 дня, тогда как мужчины – 97. При этом 33 дня из них мужчины тратили на поездки по базарам, ярмаркам, правительственным учреждениям, собраниям и т.д. Женщины на те же занятия тратили в год всего 1 день. А ежегодное празднование дня отмены калыма никак не сказалось на его фактическом существовании, в т.ч. среди членов партии.
приготовление пищи
В 1928 г. ЦИК КАССР принял закон, по которому все бытовые преступления регулировались главой X «О преступлениях, составляющих пережитки родового быта». До 60% таких преступлений в середине 1920-х гг. касались положения женщин. Но на практике калымные соглашения заключались нелегально, главным образом в денежной форме, конфискацию калыма из-за недостаточной разъяснительной работы в аулах нередко считали налогом за законно оформленный брак. Многоженцы шли на фиктивный развод или содержали вторую жену под видом родственницы или прислуги. Однако искоренить вековые традиции было далеко не просто. В 1929 г., в частности, официальная печать привела показательный пример: старший милиционер с. Тарбагатай, член ВКП(б) Е. Утиев украл 16-летнюю дочь жителя с. Покровка Тюленгутова и женился на ней; а отец молодой жены продал вторую дочь некому Баксабарову за 5 коров, дом, лошадь и жеребенка [Прииртышская правда. 1929. 12 февраля].
Демагогически-ханжеское, пуританское отторжение интимной стороны семейной жизни, как постыдной и малозначительной, также сублимировало энергию мужчины и женщины на поощряемые формы самовыражения. Личностное растворялось в коллективном, культурная традиция умолчания распространялась на отношения полов. Социальное равенство полов нивелировало интимное пространство, чувственность и эмоциональность получили право на проявление в отношениях родителей и детей. В то же время социальная защищенность, нараставшая по мере укрепления экономики и создания соответствующих институтов поддержки детства и материнства, брака, старости, образования формировала иждивенческое отношение к государству.
Доминирование властных рычагов регулирования неформальной сферы жизни каждого человека, наряду с отчуждением от результатов труда, обусловило сложный симбиоз нормированной общественной активности и лояльности как условия карьерного и статусного успеха и пассивного отношения к решению крупных и мелких проблем организации труда, быта, досуга, охраны окружающей среды и здоровья и т.д.
Охрана материнства и детства стала системной и высокоэффективной именно в советский период. В 1922 г. в Казахстане это направление включается в область социальной политики, а с 1925/26 бюджетного года органы здравоохранения республики сделали практический поворот к открытию яслей и консультаций. Но их сеть создавалась прежде всего в городах и некоторых промышленных районах. На селе число летних яслей выросло с 8 в 1924 г. до 109 в 1928 г. Они содержались, как правило, общественными организациями, кооперативами и самим населением (в 1925 г. – 13, в 1926 – 21, в 1927 – 65, в 1928 г. – 109). На средства местного бюджета в 1928/29 г. содержались 87 яслей (в 1927/28 г. – 19), общество Красного Креста взялось создать еще 11 летних яслей. Среди оседлых казахов эта работа только начинала разворачиваться, а в кочевых районах такие постоянные учреждения отсутствовали. Для них с 1926 г. на лето создавались передвижные консультации (6 в 1928 г.), а их рост зависел от количества врачебных отрядов. В красных юртах, кроме того, работали передвижные акушерские пункты, но острый дефицит специалистов не позволял развернуть их сеть. Всего по республике было 392 родильных койки, и положение власть признавала в этом плане крайне тяжелым. Два акушерских техникума, открытые недавно, пока не могли решить проблему. Не менее злободневной оставалась задача ликвидации неграмотности женщин. Если в целом по Казахстану по данным переписи 1926-1927 гг. было 11,8% грамотных, то среди женщин в городах – 36%, в аулах, кишлаках и селах – 6,7%, среди казашек – 5,6%. При красных юртах Павлодарского округа было 3 пункта ликбеза (100 казашек), Семипалатинского – 6 (112 казашек). Такими темпами, признавали представители комиссии по улучшению труда и быта женщин при ЦИК КАССР, неграмотность среди женщин-казашек можно было ликвидировать через 100 лет.
Сокращение численности работоспособного населения в условиях индустриализации и коллективизации делало задачу вовлечения женщин в производство экономически и политически злободневной. В краевой и местной промышленности на 1929 г. было 47% женщин-казашек и мусульманок. Видимо, в связи с этим в феврале 1931 г. Голощекин заявил, что в течение года из 2 млн. предполагаемого прироста числа работающих в промышленности половину должны составить именно женщины. К концу 1931 г. удельный вес женщин среди работающих по найму составил 20,6% (в 1930 г. – 16,1%). В 1936 г. 153,3 тыс. женщин были заняты на производстве (в 1927 г. – 50,4 тыс.), в т.ч. число казашек выросло с 5,3 тыс. до 43,2 тыс.
Многочисленные общественные организации, выполняя функции социализации и применяя некие, часто мизерные и преимущественно моральные, меры поощрения трудовой активности и политической лояльности, для большинства были одной из взрослых игр в общей схеме правил, предписанных извне и условно принятых тружениками «гигантской лаборатории коммунизма». В то же время нельзя не признавать историческое значение колоссального роста гражданской активности, формирования эффективной системы социализации масс через институты образования, здравоохранения, всепроникающие общественные сети. Бесконечно разнообразная и динамичная социальная практика с ее живыми участниками – обычными людьми, причисляемыми или нет (особенно ими самими) к какой-либо этнической, социальной, демографической группе, оказывалась часто отдельной и отделённой от бесчисленных инициатив, организованных специально для них структур и наполнявших их чиновников, и уж тем более от безбрежного «бумагооборота» (советский новояз). Власть пыталась административными мерами преодолеть созданное под давлением идеологии препятствие — бесчисленные искусственные барьеры (территориальные, политические, социально-культурные) между различными социально-этническими общностями.
Между тем внутри последних сложились и развивались собственные сложные взаимные связи и зависимости, предпочтения и ориентиры, а принадлежавшие к разным этносообществам граждане организовывали собственную жизнь не только на основе культурной идентификации, а все больше руководствуясь общегражданскими (национальными), профессиональными, демографическими, гендерными и т.д., и т.п. интересами, ценностями и стереотипами. Жесткое социальное структурирование советского общества обусловливало приоритет именно общих установок и ценностей, нежели этнических, которые должны были вписаться в «негомогенное целое» согражданства и в то же время оставаться выделенными. Гарантией «расцвета и сближения» народов, их спонсором и руководителем обязаны были выступать облеченные властью институты. Но многообразная действительность в каждом конкретном случае модифицировала и адаптировала общую схему, изменяя первоначальный замысел. Этнокультурные традиции социальных взаимосвязей и иерархий подчас вполне успешно вписывались в советскую систему, или, наоборот, также успешно обходили ее, сохраняя за собой многовековым опытом закрепленные функции и общественную ценность. Складывание реальной метаэтнической советской общности, со всеми проявлениями стандартизации и гомогенизации общества, отнюдь не привело к исчезновению архетипов традиционной культуры.
